Видеть Застою на отцовом месте за столом все ещё было внове - Званко, усаживаясь на лавку подле матери, который день на брата посматривал до чудного украдкой, не решаясь отчего-то бросить прямой взгляд - сам на себя за то серчая. Дело ли - на заступника и главу семьи по-воровски глаза косить, как недоброе замыслившей сплетнице иль стыдящемуся за земляка на празднике прихоже. Не зря ведь даже бабушка, до смерти сына равно внуков кличущая то птенцами неоперившимися, то щенками, стерпела, когда старший первый раз без её благословения за порог ступил. Да не только стерпела - сама, с невесткой переглянувшись, во главе стола под вечер место накрыла. Не было в том дурного - прошлой зимой ещё заводилой с ребятней шнырявший шкодливо по чужим дворам, за прошедший год Застоя и вырос, и оплечился, и совсем перестал из дому за забавами бегать - зато крышу переложил, где отец на старости не доглядел, весенним разливом помятый забор поправил, Званко сундучок из крепкого, неподатливого заморского дерева выстругал - три ночи, не меньше без сна намаялся, чтоб вышло на загляденье... Замочек уж сам не выковал, к кузнецу отнёс - такой ладный вышел ларчик, что Званко с седьмицу томился, решая, какие из его скромных сокровищ достоины такого хранилища.
И вот теперь - брат сидел, как водится, против входа, спиной к отдающей живое тепло печи, и совсем по-взрослому толковал о вчерашних пришлых. Незваные гости ко двору старосты пожаловали почти к самой ночи - приняли их и с радушием, и с опаской, ничего доброго от княжьих посыльных не ожидая. Востревоженно говорил сейчас со знавшей толк в людях бабушкой и сходивший днем поглядеть на чужих Застоя - особенно не по нраву пришлись ему парни на пару зим постарше, и так, и эдак норовившие пристроиться к хозяйским дочкам. Те отпор дать могли, да и сам Яромил иных бы уже выставил за порог - да только что сделаешь тем, кто бумагой с княжьим именем прикрывается...
Дверь распахнулась без оклика, без стука - предчувствие дурных вестей хворью скрутило полный после щедрого ужина живот, и Званко ойкнул тихонечко, едва не подскакивая из-за стола, когда на пороге показалась тёмная тень. Пуще прежнего напугался он, когда тень навзрыд взвопила голосом Веюшки, соседской дочки:
- Пришлые Исту увели - и Лугошку убили-и...
Повисшая тишина тяжким, недюжим грузом давила на грудь - даже зареванная девица притихла, уняла слезы, чуя, как отозвались в потревоженном доме её истошным криком гудевшие меж стен слова.
Обращенные доселе к голосившей вестнице взгляды как-то сами собой переползли на Застою - теперь уже никто, кажется, не отваживался глянуть на него прямо. Хмуро вскинувший голову на распахнутую нежданным гостем дверь, от известия он замер, точно громом пораженный, с той же смурной настороженностью взирая на Веюшку - и та под его взглядом отчего-то задохнулась, захлебнулась, чуть не за сердце схватилась - но будто и двинуться боялась, и рта открыть не осмелила. Застыл в коченелом ужасе и сам Званко - вся незыблемость защиты родных стен померещились вдруг обманом - только хуже вести, хуже смерти и страха напугал его незнакомцем вдруг представший Застоя. Не изменились будто волей природы вырезанные задиристо-насмешливыми черты, не побелел серый взор - и все ж было в нем написано что-то, вмиг обернувшее брата чужаком.
Кратче мгновения, дольше вечности было охватившее дом молчание - Званко поклясться мог, что и сердца своего не слышал - да разве только может тянуться столько время промеж ударов?.. Наконец, разрывая тишину движением, но не звуком, Застоя кратко наклонил голову. Отложил прибор. Поднялся за столом - медленно, неостановимо, не опуская чужими сделавшихся глаз. Званко вспомнил против воли в детской памяти задержавшийся вечер, когда к отцу пришли со словом о жене, от сыновей утаенным. Всё несмышленое любопытство угасло от того, как окаменели широкие плечи. Одно слово сказал тогда отец - "убью" - до оторопи, до смертной боязни пробравшее всякого слышавшего. Как никогда похожий на него Застоя молчал - и оттого становилось только страшнее.
- Званко, - имя проняло стылой водой пуще глядевшего ровно в широко распахнутые глаза взгляда - даже говорил брат не своим голосом, бережно, но неожиданно крепко - и когда только успел стол обойти - сжимая мальчишечье плечо, - беги за Рябинишной да скорее скорого возвращайся. Околицей иди - услышишь что рядом, не жди, бросайся зайцем в лес. В родных местах не заплутаешь...
- Не заплутаю... - растерянным, несчастным эхом откликнулся Званко, теперь только вообразивший бедного Лугошку - маленького друга по всем играм, что ни придумывал для них взявший на себя часть заботы и о чужом мальчонке Застоя. Тот дичился поначалу, все боялся, отцом-пьяницей наученный, получить от крепко, на радость сложенных братьев затрещин и тумаков. Не дождавшись - названной родне со всем пылом отдать решил ту приязнь, что иные знают в родительском доме - старшему в рот заглядывал, тенью ходил, только б допустил в чём пособить, младшему - все земляничные места в лесу показал, научил кузнечеков да стрекоз ловить в короб, заветной мечтой поделился - в княжьей дружине ходить, за обиженных вступаться. Вот, должно быть, Исту оборонить и пытался...
- Званко, - потеплел голос, по-знакомому сверкнули глаза - и тотчас разошлись тучи, исчез страх, - беги, братец, да себя сбереги.
До другого края деревни околицей путь неблизкий - только что молодым ногам, в играх по чужим дворам скакать привычным, сделается. Не бежал Званко, летел почти, ни земли, ни травы не касаясь - и все ж по повелению братьему стерегся, да так, что от птицы вспорхнувшей едва к лесу не кинулся. Сам себе посмеялся неслышно - и припустил вперёд - как из дома выскочил, не оглядываясь. Уже спиной, за ворота ныряя, чуял - как весомо, без спешки, но споро соберётся брат, как накажет матери с бабушкой и приюченной Веюшкой на все засовы дверь запереть...
Знахарий домик стоял в отдалении и от крайних изб - Званко внутрь ворвался, едва постучавшись, незваным вихрем, с порога бабку Рябинишну клича.
- В лесу бабушка, лунным серпом травы собирает, - откликнулся из дальнего угла девичий голос - а за ним и сама знахарья внучка поднялась, строго глядя на потерявшего от быстрого бега дыхание мальчонку. Юная, чуть помладше Застои, да такая тоненькая и невысокая, что издали годкой Званко покажется.
- Помогай, Летушка, пришлые Исту увели да Лугошку зашибили намертво. Застоя вызволять пошел, к возвращенью Рябинишну привести наказал - только коль нет её, пойдём ты со мною. Ты бабкину премудрость крепко знаешь, пособишь, чем получится, - изумлением и страхом блеснул девичий взгляд - Лета ахнула чуть слышно, заметалась было от лавки к сундукам, в сумку лекарские припасы складывая - да замерла с бутылью в руке, на мальчишку не глядя. Головой покачала, дрожь уняла - собралась, себя не торопя, - Званко от нетерпения на месте приплясывал, но молчал. Негоже знахарью внучку погонять - ей запасы её - что мастеру орудие. Не станешь же кузнеца уговаривать спорее молотом по наковальне бить...
Вдвоём возвращаться боязнее было - легконогая Лета лес получше него знала, да только все равно - за себя не бывает так страшно, как бывает за вверенную, по его разумению, на время пути девицу. Званко хоть сумку тяжёлую у ней перенять просил - отказалась ведь, сказала, колдовство мужских рук не терпит. Он обиды брать не стал, и все ж посмурнел - где то видано, чтобы рядом с молодцем самой нести - и даром, что молодец тот ещё пояса взрослого носить не начал.
В запертую избу Званко стучать не стал - хотел было в баню сунуться, но Лета окликнула - и то верно, ночью войдёшь, банника растревожишь, все прошлые беды пустым покажутся... Пока думал, куда податься, распахнулась дверь дровяника - показался бледный лицом Застоя, махнул, чтоб заходили.
Уложенный на выстелннную в спешке по полу ткань Лугошка совсем плох был - хотя крови не было почти, всего пара ссадин на узком худом личике - да только грудь уже не поднималась дыханием... Рядом, будто согреть пытаясь, растянулся Байка - из лопоухого щенка, которого Застоя летом все зайцем посмеиваясь звал, вымахал так, что с разбегу лапами на грудь встанет - только брат и выстоит. На хозяина пёс глядел со звериным знанием, что человеческого всегда вернее - поздно спохватились, не выходить уже лёгкого, хоть верхом катай мальчонку. Застоя хмурился и упрямо не отзывал указа.
- Бабушка в лесу, лунным серпом травы собирает, - едва порог переступив, под требовальным взглядом залепетала Летушка, отчего-то сделавшаяся вдруг совсем напуганной. И с чего бы ей, сама сколько с братьями по лесам, полям набегала, сколько шишек и царапин зашептала - а нет ведь, и её незнакомцем Застоя пронял, - она мне премудростей своих передала - им ни конца, ни края, да на Лугошкину долю хватит. Дай только тебе прежде кровь затворю...
Возившийся с тем, как бы на всякий случай дверь подпереть, Званко обернулся стрелой, на брата во все глаза глядя - и правда, вся рубаха на боку изодрана, руки в крови, на щеке тёмный след. К нему-то первому и потянулась заговаривать Летушка - да Застоя головой качнул, не позволил - прежде Лугошку врачевать повелел. Сам только раз глаза от него отнял - брата оглядел кратко, да пристально, похвалил кивком - и к самому меньшому заботой вернулся. Делать нечего - и знахарьей внучке его оставить пришлось, над мальчишкой склониться. Байка зарычал было - Застоя оборвал, к Званко отозвал - тот сам у двери уселся, запустил в густую шерсть пальцы - что запирать, коли такой защитник у порога с ним рядом ляжет...
- Он как дед Илой станет - слова не молвит, - предсказала Лета, уже ощупав и шею, и недвижимую грудь, - был бы у нас камень волшебный, что чудодейно сам с того берега возвращает... - о загадочном камне она грезила на деле мало - пока говорила, руки и суму распахнули, и две бутыли вытянули, - буду по бабкиному научению лечить - мёртвой водой заживлю, что поломано, живой душу ворочу. Тростинкою сердце запущу, змеиной травой дыхание выдохну, - голос Летушки звучат все тише - для людей говорившая прежде, она нашептывать принялась, к силам колдовским обратилась. Званко смотрел, не смея глаз отвести. Раз - мёртвой водой окропила - залечила невидимые раны. Два - живую воду к холодным губам приложила, не успевшую отлететь душу зазвала. Три - тростинкою тронула узкую грудь, подтолкнула забиться сердечко. Четыре - положила на то же место пучок сухих трав, дыханием груди подняться повелела.
Заворчал, что-то чуя Байка, зашлись за стеной криками петухи - Лугошка хрипом выдохнул и открыл глаза...
